Интервью с Романом Бедретдиновым, главным редактором Sostav

Мне повезло, что попал в университет, когда преподавателям нужна была дополнительная работа и что наш ректор собрал их со всей Москвы. Я учился не в МГУ и не в Суриковском, но у меня были преподаватели оттуда. Так же было с ВГИКом, ГИТИСом, РГГУ.

Наши учителя были пассионариями и сильно любили нас. В тот момент мы эту любовь не ценили так, как надо было ценить. Но осознание приходит, только когда тебе 30−40 лет. И поэтому я считаю, что если опустить талант, то на 90% в остальном состою из этого обучения.

В универе меня научили понимать красоту античной и средневековой культуры, эпохи Возрождения, модерна, любить театр, архитектуру, живопись и философию. Мой преподаватель философии, Фёдор Иванович Гиренок, заложил в меня много жизненных установок. Моё первое образование — во многом и есть я.

Оно было вынужденным, потому что я пошёл в эту сферу. Мы с другом стали развивать агентство, и мне потребовалось образование. По большому счёту всё, что связано с юриспруденцией, — это аналитическое, системное мышление. Не так сложно быть юристом в России: за границей работать сложнее. Поэтому могу ли я сказать, что это оставило во мне большой след и научило системно мыслить? Нет, всё уже умел.

В последнее время думаю, что деградация не приводит к несчастью. Она не делает новое поколение менее счастливым, поэтому нет ничего страшного. Кому станет хуже от того, что в театр будет ходить меньше людей? Актёрам разве что. Аудитория — не ходит и не ходит. Ничего страшного.

Боюсь, что в целом есть проблема с погружением. Она физически есть из-за того, что люди стали быстро жить. Кому-то повезло пожить в мире, где ещё был шанс присмотреться, порефлексировать, посмотреть на облака, попредставлять фигурки животных. Было больше внимательности и сосредоточенности.

Нас не разрывала информация, за наше внимание конкурировали только телевизор с пятью каналами, книга и улица. Мы научились сосредоточенности.

У молодёжи мало шансов остановить своё потребление информации и больше предпосылок к тому, чтобы бегать быстро, но по верхам. Может быть, из-за этого старшее поколение медленнее теряет конкурентоспособность, что тоже хорошо. Я был креативным директором и всё время ждал, что к нам в агентство придёт сотрудник, который будет классно и быстро креативить и станет мне заменой. Но так и не наступило момента, чтобы я подумал: «Всё, уже отвалился и мне пора на пенсию».

Работал крупье, а нашёл вакансию в толстой книжке. Таких уже нет, сейчас всё в интернете. Мои родственники работали в казино, поэтому это сидело где-то на подкорочке. Я пришёл на первое собеседование, открыл двери, а там всё красивое, блестящее, будто попал в волшебный мир. До сих пор сложно понять, как я там оказался.

В жизни было много ничем не мотивированных поступков. Наверное, были причины, но внутренние. Никто меня не заставлял, нужда не гнала. Почему-то я решил пойти и подарить пять лет жизни этой истории. Не жалею, учитывая, что там я встретил жену, которая родила мне трёх детей. Если пришлось бы выбирать заново, я пошёл бы опять. И ещё прилежнее бы учился, чтобы меня вдруг не выгнали из школы крупье!

Нет. Я воздерживаюсь от голосования, когда сужу номинантов премии, где букмекеры в заказчиках. Считаю, что это плохо. Когда я работал в казино, мне было 20 лет. Нужно было зарабатывать деньги, ведь меня никто не спонсировал. Я зарабатывал как мог, не рефлексируя: не было возможности. У многих людей нет возможности рефлексировать на тему того, как они зарабатывают деньги.

Но сейчас никогда не пиарю букмекеров. Знаю, что азарт — грустно и плохо. Часто кончается самым печальным образом.

Любой артист мечтает о признании. Я начинал сочинять песенки в 18 лет. Мне уже тогда казалось, что всё супер. Но основательно вернулся к музыке в 34 года. Я стал много заниматься ею. Конечно, мне хотелось признания. Думал, что стану востребованным музыкантом и это будет кому-то нужно.

Классная самореализация. Но это сложно сделать: в индустрии высокая конкуренция, нужен уникальный стиль, ещё что‑то. Был период, когда я думал, что мог бы собрать «Олимпийский». Мне казалось это реальным. У меня тогда возникла возможность заниматься музыкой профессионально, я мог бы пощупать востребованность. Но я упустил шанс. Не сильно грущу по этому поводу, особенно глядя, как музыканты ночами играют на корпоративах. Для меня это тумач.

Неосознанным. Я нашёл во «ВКонтакте» Леонида Бурлакова. Это первый продюсер Земфиры и «Мумий Тролля». Леонид тогда продавал консультации. И я скинул ему запись из десяти песен. Это стоило, по-моему, 20 тысяч рублей. Он послушал песни и дал короткие комментарии. У меня где-то есть этот файлик с его комментариями к моим песням. На одной из них он написал: «Могу поставить эту песню на радио за 100 тысяч рублей». В тот момент были деньги, но почему-то не дошёл до этого.

Наверное, где‑то там осталась моя музыкальная карьера, которая могла вдруг что‑то показать. Но она сказала: «Ладно, дружок, раз тебе и так не надо, то уже точно не надо».

Генерация тем для контента, его создание, подготовка Тины перед интервью, написание текстов для публичных выступлений. Я работал с ней четыре с половиной года. И был один из годов, когда Тина весь год ездила по университетам и форумам с лекциями. С этим тоже помогал.

Вместе с пиарщиком реагировали на ситуативные инфоповоды. Помогали выстраивать стратегию развития личного бренда: куда идём, о чём говорим, на что делаем акцент. Хорошая ежедневная работа. Без выходных и отпусков.

Знаешь, в пиаре 99% интересных вещей должны оставаться за кадром. Их можно рассказать, когда ты умираешь, на последнем вдохе, чтобы тебя никто не задушил…

Был один забавный случай. В какой-то момент из команды «Локомотив» увольняли главного тренера Юрия Павловича Сёмина. Это легенда «Локомотива». До его прихода команды как таковой не было, а вместе с ним появились и чемпионство, и зрители. А потом он уходил из «Локомотива» и вернулся довольно взрослым человеком (в 69 лет. — Примеч. ред.). Новый менеджмент стал его выгонять.

Мне Юрий Сёмин был всегда симпатичен, по-человечески. Мы решили рассказать об этой ситуации. Я придумал заголовок, прыгая на батуте с телефоном в руках. Заголовок звучал примерно так: «Каждому хочется последним воткнуть меч в грудь Цезаря». И когда я придумал заголовок, в голове возникла мысль, что это хорошо. А как понять, хорошо или нехорошо? Когда мы пишем для себя, никак не понять. Но здесь понятнее, потому что мысль срезонировала.

На следующее утро стал смотреть заголовки и увидел везде свою фразу. Получил большое удовольствие от работы. Я понял, что иногда получается сформулировать мысли Тины так, что они звучат ярко и понятно.

Я сделал для себя простой и понятный вывод. У личного бренда есть эсэмэмщики, контентщики, пиар‑специалисты. И бывает такое, когда личный бренд ни в чём не виноват, а какую‑нибудь глупость совершает его сотрудник. Я много раз такое видел. 

Поскольку у заметного человека есть недоброжелатели, то ошибки эсэмэмщиков или пиарщиков немедленно высвечиваются. И вроде как бренд не виноват ни в чём, но ему приходится своим именем отвечать и защищать людей, которые ему помогают. Это важная мысль, потому что было несколько ошибок, к которым Тина сама не имела никакого отношения, она их не провоцировала, не инициировала, а создавалось впечатление, как будто виновата она.

* Hardcore Fighting — российская бойцовская лига, которая проводит поединки по правилам смешанных единоборств и кулачных боёв.

Я там оказался случайно, на перепутье между агентством Black и Sostav. Три месяца работал в Hardcore креативным продюсером, пока не устал, потому что очень стрессово. Я умею работать в стрессовых условиях, но работать физически в стрессе и возвращаться домой из ночи в ночь, ложиться спать в 4−5 утра тяжеловато в сорок три года. Это первое, что меня надломило.

Во‑вторых, бойцовский мир очень необычный. Я о нём ничего не знал. Иногда мог посмотреть UFC или бокс, но я был далёк от этого мира. Он во всём очень агрессивный. Всё на понтах, высокомерии и адской самоуверенности. Люди там тоже немножко заражены этими вещами.

В целом сложная ниша. Бойцы — непростые люди, и ситуативные кризисы были едва ли ни каждый день. Поэтому я посмотрел, понял, что это сильно не моё, и совершенно спокойно, слава тебе господи, ушёл оттуда.

Сейчас всё поменялось, переделилось. Hardcore уже закончился. А что происходит с другими — не знаю. Я, слава богу, не остался ни в каком качестве.

Кстати, я успел поделать реалити‑шоу от Hardcore. Было прикольно. Жаль, не успел полететь в Дубай и пожить там, чтобы реализовывать сценарий на месте. Участвовал в постпродакшене и монтаже. Это была классная работа: три часа ночи, звукорежиссёр заснул от усталости и не прислал звуковые дорожки, а завтра выходить в десять или одиннадцать утра. Вот такие вещи были.

Было забавно. Это как попасть в лагерь бойскаутов. Городскому мальчику хорошо бы попасть туда, но ненадолго.

День на день не приходится, но за рабочее время отсматриваю от 20 до 30 материалов. Если рассматривать полноформатные материалы, таких может быть 20. А есть пресс‑релизы, которые претендуют на новости, чтобы просто быть упомянутыми. Такие в чате появляются с самого утра и до вечера, поэтому их может быть около 40. В итоге 10−20 лонгридов и 25−30 коротких пресс‑релизов. Примерно так.

У нас есть совершенно понятные критерии и референсы для людей, которые предлагают нам тему. Поэтому, как правило, мы выпускаем материалы, написанные с одним кругом правок и замечаний. Если я говорю, что тему можно осветить, то 90% материал выйдет с одной итерацией правок. А бывает, люди присылают хороший, но сырой пресс‑релиз. В таком случае я прошу людей доработать и объясняю им, как именно.

Из длинных материалов выходит процентов 70, а из новостных пресс‑релизов — где-то треть. Но там другие критерии оценки. Часто бывает, что материалы нерелевантны редакционной политике. Иногда мы можем выпустить забавные, весёлые, классно упакованные новости, и они могут не помогать бизнесу. Но большинство должно помогать читателю вести бизнес.

Окей, материал может как-то расширить кругозор, но в итоге читатель должен в статье что‑то найти: либо точку рефлексии, либо конкретный приём, неожиданный взгляд опытного человека на проблему. Если я вижу, что материал потенциально решает задачу бизнеса для аудитории, это хорошо. Если он не решает, зачем он нужен? Непонятно.

Мне понравилось интервью с блогером Максимом Лучаком. Удивительная история, потому что концепция была придумана классно. Максим оказался открытым, честным, искренним парнем из Кургана. Из Кургана! Можно спросить Максима Фадеева, продюсера группы «Серебро» и исполнительницы Линды, о том, как жилось в Кургане в 90‑е. Концепция интервью была прикольная. Батл, который я придумал, — миллениал соревнуется с зумером.

Из профессионального интервью — с Андреем Осокиным *. Это было хорошо, потому что мы разговаривали об управлении и о зумерах, только с точки зрения работодателя.

Много беру интервью и много где участвую, поэтому большинство классных людей уже увидел. Но если выделять, то выделю их двоих.

* Андрей Осокин — директор департамента маркетинга и член правления ГК «Детский мир».

Жена помогает редактировать, а брат — партнёр подкаста. Но я уже не работаю с женой над подкастом. Мы люди разных поколений, у нас разные вкусы (жене 30 лет, Роману 44 года. — Примеч. ред.). И поэтому, когда мы начинаем обсуждать творческие вещи, обычно ссоримся. После обещаем друг другу, что больше вместе ничего делать не будем. Но иногда мы обсуждаем не художественные вещи, а технические.

Она руководила видеопродакшеном в агентстве, поэтому видит вещи, которые я не замечаю. Она видит пальцы, вылезшие из экрана, и другие технические нюансы. Ещё у меня есть склонность говорить лишнее, а жена здесь выступает в роли пиарщика: наговорю в каком-то подкасте ерунды, а она просит это убрать.

Брат же пришёл как-то в финансовые партнёры и говорит: «Давай, у тебя хорошо получается». У нас нет тёрок, потому что он никак не вмешивается ни в какую из частей материалов. Я просто выбираю гостей и делаю, а он помогает с финансовой стороны, чтобы это было возможно.

Всё, что эксплуатирует низменные стороны человеческой души; жареное, нацеленное на вызов зависти, алчности, ощущения лёгкой наживы. У больших каналов‑миллионников есть новости в духе «кто‑то кого‑то застрелил», «кто‑то кого-то избил». Я такое не могу физически видеть и считаю, что это плохо и такого быть не должно. Поэтому моё целеполагание, за которое хочу стоять, состоит в том, чтобы помогать людям делать конструктивные вещи. Мы не заигрываемся в отбитый кликбейт, не пытаемся ввести в заблуждение. Никакой желтухой мы не занимаемся.

Самый тяжёлый день — когда я практически смертельно больной брал интервью у Олеси Ромодиной из Realweb. Умная, красивая, потрясающая женщина, и я приехал просто… я еле стоял на ногах в тот момент. Но я всё отснял и умер на неделю. Было адски плохо. Это если физически.

С психологической стороны был другой эпизод. Я однажды пришёл домой и понял, что ничего не вижу глазами. Просто не вижу. И на следующий день я пошёл считать количество рабочих чатов, которые у меня были открыты в этот день. Насчитал 52 рабочих чата. Туда входят чаты не только с моими сотрудниками, но и с пиарщиками, запросами, обсуждениями. И я понял, что это тумач.

Когда ты занимаешься любимым делом, но тебе плохо физически, это совсем за гранью. Понимаю людей, которые устают от нелюбимой работы. Можно устать и за час нелюбимой работы. А я занимаюсь суперлюбимым делом. Занимаюсь тем, чем умею заниматься, и делаю вещи, которые мне нравятся. Поэтому в тот день, когда пришёл домой и умер, я был за гранью человеческих возможностей. Я не гружу щебень, но такое количество коммуникаций тоже утомительная штука.

Недавно был смешной случай. Пиарщица прислала материал какой-то женщины. Я его открываю, а там написано что-то не слишком релевантное для Sostav. Выхожу из документа и иду по чатику вверх, чтобы понять, что за девушка прислала материал. И вижу, что у неё странный ник: «Прпрпч» (звук, похожий на попытку завести мопед. — Примеч. ред.).

Мне стало интересно. Я нажал на аватарку, а на ней сидело нечто развратное. В одежде, но в очень неприличной позе. Я написал девушке и говорю: «Это часть вашего бизнес‑хода?» Но она обвинила меня в сексизме и сказала, что ничего непотребного в её аватарке нет. Это был самый забавный питч из всех.

Считаю, что как на собеседование, так и на питч нужно приходить в корпоративном аутфите. Скромно на всякий случай.

Sostav случился неожиданно, поэтому в тот момент я его не выбирал. Выбрал, когда уже поговорил с владельцем издания.

Сложный вопрос, потому что мне уже 44 года. Пора думать о будущем. А я задумываться о будущем начал, когда мне было уже лет 40 и у меня было двое взрослых детей.

Для того, чтобы я ушёл из Sostav, должен быть суперкачественный скачок. И это точно не журналистика. (Я честно обещаю, но потом выяснится, что остался в журналистике. Будет некрасиво.) Но почему‑то хочется думать, что работа в журналистике — только Sostav. Дальше — другая сфера: может быть, возвращение в креатив, на руководящую должность — туда, где есть большие вызовы.

Нет, я не графоман. Просто что-то сочиняю потихонечку. Я пришёл сюда и долго не мог понять, кто я. Потом понял, что всё-таки пиарщик. Я не был журналистом. Но потом, когда стал работать в Sostav, понял, что очень даже журналист. Для этого не так много нужно. Нужно только хотеть удивляться и узнавать новое о людях и событиях. И ты начинаешь бегать на мероприятия; вместо того чтобы пить виски, начинаешь общаться с людьми или брать у них микроинтервью и подобные штучки.

Так становишься потихонечку журналистом, потому что тебе всё интересно. Я человек, которому интересно. Но не могу представить себе, что пойду главным редактором более крупного федерального издания. Мне всё‑таки ближе заниматься креативной работой. И понятно, что с возрастом должно быть управление креативной работой, а не работа руками. Так что в креатив уйду, если уйду. Или если выгонят.

Неизведанность.

Когда я создаю тексты, как правило, в них есть нерв. Мой нерв — жизненный опыт и моё понимание мира. В тексте я не безразличен, не делаю рутинных вещей. Я был креативным директором, и в моей редакции работало восемнадцать человек. В их текстах я видел много рутинизации, меньше желания удивить и создать из текста сущность. Поскольку за восемь лет не видел таких текстов, поэтому так и сказал. Но возможно, мне просто не повезло не работать с такими людьми.

Каждый имеет право на то, чтобы быть заносчивым. Если у меня есть одно право быть заносчивым, то буду им именно в тексте. Здесь больше оснований для этого.

Сложный вопрос. Думаю, что можно, но нужна высокая начитанность. То есть нужно прям очень‑очень много читать. Также и с грамотностью. Грамотность переходит из зрительной памяти. Когда человек много‑много читал, он видит, что неграмотно написанное слово некрасиво выглядит. Поэтому можно писать «красиво», если погружаешься в мир хорошей литературы. От этого «мышца» и тренируется. И нужно много амбиций. Начитанность  должна быть умножена на амбицию.

Я быстро пишу. Неважно, пальцами на телефоне или на компьютере. Это не занимает много времени. Часть рутины в Sostav берёт мой заместитель Оля, за что ей большое спасибо. Она освобождает время для деловых встреч или мероприятий. Плюс встаю каждое утро в семь. В восемь говорю «привет» в рабочем чате, а заканчиваю работу как мыслительную деятельность или написание текстов в двенадцать. Как будто много времени. Хватает на всё.

Но сегодня не хватило. Сегодня проснулся с утра, написал текст в телеграм‑канал, пошёл заниматься работой. И весь день занимаюсь. Сейчас с тобой пообщаюсь и пойду судить премию. Я уже остался на работе до полвосьмого. Ещё часа полтора буду судить премию, потому что пообещал сегодня закончить. И только потом пойду домой.

Если делать всё быстро и вдохновенно, то успеваешь. Плюс базовый тайм‑менеджмент, этого должно хватить. Но кстати, важно сказать, что я научился работать с календарём именно в Sostav. Никогда такого раньше не было, всё хранил в голове. Сейчас календарь пустоват, потому что я в отпуске. Но в основном весь календарь закрашен событиями.

И сегодня я об этом разговаривал с Виталиком Быковым из Red Keds. Я пропитан работой, не могу ей не заниматься. Сейчас выключу компьютер, поеду домой и всё равно буду думать о работе: что-нибудь сочинять, рефлексировать. Знаешь, когда у тебя и work, и life — единая сущность, то о балансе не приходится говорить. Это не утомляет. Утомляет только физическая усталость.

Не считаю. Признаю, что иногда могу нарушить личные границы, но я никогда не повышаю голос на сотрудников, никогда методично не распинаю человека так, чтобы ему стало плохо. Даже если он сильно ошибся и сильно меня расстроил. Кажется, что я начальник мечты.

Если дело делается, я мягкий и не требую от людей выпрыгивать из штанов. Это их собственная ответственность. Да, я считаю, что без работы с чрезмерным усилием развития не будет. Заставляю ли сотрудников какими‑то административными методами или психологическим шантажом и давлением это делать? Нет, не заставляю.

Кому‑то покажется, что я токсичный. Но меня один раз назвали токсичным коллеги, когда я работал у Тины. Тогда понял, что невозможно ничего сказать в ответ. Когда говорят: «Ты токсик», что бы ты ни сказал после этого, всё равно будет ещё один токсичный комментарий. Это как когда тебе говорят: «Вы спорите». И ты понимаешь, что на утверждение «Вы спорите» не получится ответить «Нет, я не спорю». Выйдет спор. Такая ловушка.

К сожалению, люди воспринимают справедливую критику как поданную не в той форме. Честно говоря, не очень понимаю этого. Ну и кроме того, считаю, что у взрослых руководителей есть некоторое право на токсичность. Есть иногда возможность расслабиться и перестать слишком сильно думать о чужой хрупкости.

Сергей Скрипников. Он работает в РУСАЛе много лет. Через четыре дня беру у него интервью. Когда-то работал в «Апостоле». Это контур Тины, условно говоря. Знаю много людей, которые работали в контуре Тины — успешные люди.

Из всех рассуждений, которые я слышал, у Сергея самые глубокие. У него есть канал, называется «Нарративный шум». Можно почитать и понять, насколько человек сложный и глубокий. И плюс он из тех пиарщиков, которые всегда в тени.

К сожалению, так выходит, что у пиарщиков в публичном поле задачи не того порядка. Чем сильнее пиарщик, тем чаще он остаётся в тени. 95% вещей они говорить не могут. Это главная сложность интервью с пиарщиком — заставить пиарщика сказать что‑то из ряда вон, ведь его задача — сделать так, чтобы ничего из ряда вон не произошло. В этом смысле я и пиарщик‑то плохой, видишь?

Нет, вообще ничего. Даже если начинаю прикидывать. Ни в коем случае. Пусть это останется на моей совести.

Ты задаёшь вопрос, как бы резюмируя, что я делал что‑то не очень хорошее. Мне задавали похожий вопрос. И я искренне говорил, что много вещей делаются просто бездумно. И конечно, в разговоре с каким‑нибудь интеллигентом я со своей патриотической консервативной позицией могу показаться беспринципным. Но это вопрос точки зрения, вопрос лагеря, который человек выбирает.

Так вышло, что мы живём в мире полярных сущностей. Везде есть столкновения противоположностей, и вопрос только в том, чью сторону занимаешь по идейным соображениям.

Стыдно ли мне посмотреть на себя в зеркало? Мне кажется, что не стыдно. Значит ли это, что я полный благодетель и человек? Нет, конечно. Но это не сделка с совестью.

Я начинаю думать об одном проекте, от которого следовало бы отказаться, но не отказался. Был непростой период в жизни, когда казалось, что нужно делать то, что должен.

Думаю, неважная. Для журналиста или пиарщика важно умение рефлексировать и сомневаться, задавать вопросы и хотеть удивляться. Но не быть бизнесменом. Предприимчивость — умение зарабатывать деньги чужими руками, умение делегировать всевозможные вещи, выстраивать вертикальные конструкции, которые приводят к зарабатыванию денег. К сожалению, я таким человеком не являюсь.

Пытался, пробовал. Даже в моей юридической компании, которая развилась на нормальном уровне, я всё равно был ремесленником. Сам ходил в суды, вникал во все вопросы, общался с клиентами.

Думаю, неважная. Для журналиста или пиарщика важно умение рефлексировать и сомневаться, задавать вопросы и хотеть удивляться. Но не быть бизнесменом. Предприимчивость — умение зарабатывать деньги чужими руками, умение делегировать всевозможные вещи, выстраивать вертикальные конструкции, которые приводят к зарабатыванию денег. К сожалению, я таким человеком не являюсь.

Пытался, пробовал. Даже в моей юридической компании, которая развилась на нормальном уровне, я всё равно был ремесленником. Сам ходил в суды, вникал во все вопросы, общался с клиентами.

Если есть возможность, нужно воздерживаться от пиара всего, что наносит психологический или физиологический вред человеку. Глупо говорить, что стрёмно пиарить проституцию, потому что это противозаконно.

Думаю о том, мог бы я пиарить алкоголь или работать в даркмаркете. С одной стороны, мне нравятся каналы людей, которые работают в этих сферах. Пиар в даркмаркете креативный, интересный, изысканный. Но с другой стороны, всё это чертовщина, а дьявол кроется в деталях и явно даёт больше креативности. Не хотелось бы заниматься такими вещами.

Например, пиарить инфоцыган, которые занимаются продажей психологического здоровья и мотивации. Это грустно и плохо. Мне кажется, что честнее даже алкоголь пиарить…

За последние полтора года не написал ни одного стихотворения, потому что закрылась чакра или удалилась муза. Возможно, потому, что занимаюсь реализацией в другой сфере. Мой любимый поэт — Расул Гамзатов.

У меня трое детей, старшему сыну 17, и пока что он вообще не очень понимает, чем хочет заниматься в жизни. Если бы я мог выбирать не профессию, а что‑то другое для своих детей, я хотел бы больше определённости, чтобы они понимали, к чему лежит душа.

Но я не против, если они станут пиарщиками. Мой младший сын пронырливый, в хорошем смысле слова. Третьи дети часто политически подкованы, потому что они должны лавировать между мамой, папой и старшими детьми. Младший мог бы стать пиарщиком. Он вчера мне говорит: «Папа, дерматолог — хорошая профессия?» Я говорю: «Да, а что?» А сын: «А почему она тогда так называется?» И нигде он эту шутку не подсмотрел. Сам сказал.

Если есть склонность и желание этим заниматься, то это не запретная профессия. Но как родитель, который заботится о благополучии, я бы голосовал за синицу в руках — за простую, востребованную профессию, которая гарантирует стабильность.

Сестре своей первой жены я когда-то сказал, что нужно идти на медицинский. Сейчас она уже много лет работает стоматологом‑ортопедом и прекрасно себя чувствует. Считаю, что дал хороший совет человеку. Я за простые профессии, которые точно обеспечат хлеб на столе.

Не знаю, насколько родители на это сильно влияют. Кажется, что есть какие‑то базовые установки. Если привить ребёнку любовь и внимательность к себе, умение отстаивать личные границы, то всё будет хорошо в любой профессии.

Мы много плачем, о чём плакать ещё рано. Я пару раз лежал в больнице и знаю разницу между «здоров» и «не здоров». Считаю, что есть супербазовые вещи. Нужно ценить их и не плакать. Если бы я сейчас начал плакать о том, какая у меня тяжёлая доля, как сложно быть журналистом, я сам себе был бы смешон.

Лёгкая предрасположенность к креативной индустрии — суперкруто. Если у человека есть предрасположенность, чтобы быть журналистом, — супер. Нельзя сказать: «Не ходи туда, потому что там стрессово». Проблема не в профессии — проблема в нашем отношении к профессии.

Если состояние стало серьёзнее, чем хандра или ситуативный кризис, нужно обращаться к специалистам. Это прям важно. Важно не только больному человеку, но и здоровому человеку, который живёт рядом. Всё в итоге заканчивается вниманием. Нужно быть внимательным к состоянию людей, которые вокруг тебя. Сложно разглядеть эти опасные состояния. Снаружи может показаться, что человек просто устал, а внутри у него чёрная пустота, которую даже нет сил выразить.

Фармакологические и психологические средства уже созданы. Человечество, слава богу, выработало инструментарий, чтобы помочь человеку справиться с этим. Проблема в том, что иногда время спохватиться наступает тогда, когда на это уже нет сил. Тем важнее близкие люди рядом.

Думаю, что первая депрессия — самая страшная. Если наш мозг нас обманывает, мы не можем абстрагироваться от собственного мозга. Нам кажется, что мы думаем эти мрачные мысли. Искренне кажется, что всё безнадёжно, хотя на самом деле не так. Любой человек, который однажды прошёл через депрессию, знает, как он может быть обманутым собственным мозгом. Поэтому в первый раз, когда это происходит, могут помочь близкие, сочувствующие люди. А потом, наверное, можно самостоятельно справляться.

Боюсь за детей и супругу. Есть потенциальные страхи или события, бояться которых бессмысленно, пока они вдруг случайно не наступят. Так-то и жить страшно. И здоровье потерять страшно. Но я же не хожу и не боюсь постоянно. В этом хитрость такого страха. Есть время, когда нужно будет его испытать. А может быть, и не наступит никогда. И слава богу.

Люблю чёрный юмор. И даже в телеграм-канале Sostav вышла чёрная шутка, после которой прибежали несколько человек и сказали, что нас взломали. Нас взломал главный редактор, который решил пошутить.

Жена меня пугает, когда я шучу про рак всего. Я ей говорю, что шучу, на всякий случай. Если вдруг это случится, все просто скажут: «Вот ты и доп*зделся».

Пиар.

«Ютуб».

Сто процентов текст.

Защищаться.

ChatGPT.

Пиджак, хотя всё время хожу в худи.

Скажу как постмодернист: идея важнее, чем автор. Везде, где есть автор, существует почва для конфликта с другими авторами, с миром. Идея, у которой нет собственника, куда безобидней. Она часто не поражена слабостями человеческими: иногда низостью, иногда желанием владеть миром, покорять умы. Поэтому везде, где можно лишиться автора, надо его лишаться во избежание конфликтов.